Столичный дневник

Генрих Белль. Столичный дневник

-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Л.Черная.
В кн.: "Генрих Белль. Избранное". М., "Радуга", 1988.
OCR & spellcheck by HarryFan, 7 November 2001
-----------------------------------------------------------------------



_Понедельник_
К сожалению, я приехал так поздно, что уже нельзя было ни погулять, ни зайти к кому-нибудь; в гостиницу я прибыл в 23:30, и к тому же устал. Мне не оставалось ничего иного, как поглядеть на город из окна отеля; жизнь здесь так и бьет ключом, клокочет и бурлит, буквально через край переливается; в этом городе много нерастраченной энергии, которая когда-нибудь еще проявится. Да, наша столица пока не стала тем, чем она могла бы стать.
Я закурил сигару - как увлекательно, какой заряд бодрости! Некоторое время я колебался, не позвонить ли мне Инн, но в конце концов со вздохом отказался от этой мысли и вновь углубился в изучение моих важных бумаг. В постель я лег около полуночи, здесь я всегда ложусь спать неохотно. Столичная жизнь не благоприятствует сну.


_Тогда же. Ночью_
Мне приснился диковинный, на редкость диковинный сон: будто я иду по лесу монументов, монументы расположены ровными рядами; на небольших полянах разбиты изящные скверики, посреди которых опять-таки высятся монументы, сплошь одинаковые, их сотни, даже тысячи - на постаменте мужчина, стоящий по стойке "вольно", видимо офицер, если судить по мягким складкам на сапогах, хотя грудь, лицо и пьедестал повсюду еще завешены покрывалом; но вот внезапно со всех монументов разом спадают покровы, и я вижу - собственно говоря, без особого удивления, - что на всех постаментах стою... я. Я двигаюсь, улыбаюсь и читаю свое имя - ведь покровы с постаментов тоже спали, - читаю свое имя, запечатленное много тысяч раз: _Эрих фон Махорка-Муфф_. Я смеюсь, и смех возвращается ко мне, тысячекратно повторенный мною самим.


_Вторник_
Снова я заснул, переполненный ощущением невиданного счастья; проснулся свежий и с улыбкой посмотрел в зеркало - такие сны видишь только в столице. Я еще брился, когда в первый раз позвонила Инн. (Так я называю свою старую приятельницу Иннигу фон Цастер-Пенунц, Цастеры не из старой аристократии, хотя род у них солидный. Но, несмотря на то что Эрнст фон Цастер, отец Инниги, был возведен в дворянское достоинство всего лишь за два дня до отречения кайзера, я не колеблясь считаю Инн себе ровней.)
Инн была, как всегда, нежна и, посплетничав немножко, дала мне понять в своей обычной манере, что проект, ради которого я прибыл в столицу, успешно продвигается.
- Наши дела идут как по маслу, - сказала она тихо и прибавила, чуточку помолчав: - Еще сегодня мы окрестим младенца. - Опасаясь, как бы я от нетерпения не начал задавать вопросы, она быстро повесила трубку.
В раздумье я отправился завтракать: имела ли она в виду закладку фундамента? Порой я, прямодушный старый вояка, не понимаю Инн, ведь она все зашифровывает.

...
Это чтение взбудоражило стихийную протодьяконскую душу. Три раза подряд
прочитал он повесть и часто во время чтения плакал и смеялся от восторга,
сжимал кулаки и ворочался с боку на бок своим огромным телом. Конечно,
лучше бы ему было быть охотником, воином, рыболовом, пахарем, а вовсе не
духовным лицом.
В собор он всегда приходил немного позднее, чем полагалось. Так же, как
знаменитый баритон в театр. Проходя в южные двери алтаря, он в последний
раз, откашливаясь, попробовал голос. "Км, км... звучит в ре, - подумал он.
- А этот подлец непременно задаст в до-диез. Все равно я переведу хор на
свой тон".
В нем проснулась настоящая гордость любимца публики, баловня всего
города, на которого даже мальчишки собирались глазеть с таким же
благоговением, с каким они смотрят в раскрытую пасть медного геликона в
военном оркестре на бульваре.
Вошел архиепископ и торжественно был водворен на свое место. Митра у
него была надета немного на левый бок. Два иподиакона стояли по бокам с
кадилами и в такт бряцали ими. Священство в светлых праздничных ризах
окружало архиерейское место. Два священника вынесли из алтаря иконы
спасителя и богородицы и положили их на аналой.
Собор был на южный образец, и в нем, наподобие католических церквей,
была устроена дубовая резная кафедра, прилепившаяся в углу храма, с
винтовым ходом вверх.
Медленно, ощупывая ступеньку за ступенькой и бережно трогая руками
дубовые поручни - он всегда боялся, как бы не сломать чего-нибудь по
нечаянности, - поднялся протодьякон на кафедру, откашлялся, потянул из
носа в рот, плюнул через барьер, ущипнул камертон, перешел от до к ре и
начал:
- Благослови, преосвященнейший владыко.
"Нет, подлец регент, - подумал он, - ты при владыке не посмеешь
перевести мне тон". С удовольствием он в эту минуту почувствовал, что его
голос звучит гораздо лучше, чем обыкновенно, переходит свободно из тона в
тон и сотрясает мягкими глубокими вздохами весь воздух собора...